Андрей Александрович Миронов родился 7 марта 1941 года в Москве (хотя в документах указана дата 8 марта), в семье артистов. Его отцом был Александр Менакер, а матерью – Мария Миронова. С детства его окружала атмосфера творчества и театрального искусства, поэтому поступление Андрея Миронова в Театральное училище им. Щукина не было неожиданностью. 

Он окончил училище в 1962 году и был приглашен в Московский театр сатиры, в котором проработал до конца своей жизни. Дебютом Андрея Миронова на сцене стала роль Сильвестра в театральной постановке «Проделки Скапена».

Он блистал в спектаклях «Ревизор» (Хлестаков), «Доходное место» (Жадов), «Баня» (Велосипедкин), «Горе от ума» (Чацкий), а также «Дон Жуан…» (Дон Жуан)... Но самой популярной и известной ролью в театре стал интересный и праздничный Фигаро в спектакле «Женитьба Фигаро».  Кроме этого Андрей Миронов снимался в кино.

Его заметили после съемок в фильме «А если это любовь», где он сыграл роль Петьки. Затем были «Мой младший брат» (1962), «Три плюс два» (1963), а вскоре он сыграл в двух очень знаменитых фильмах – «Берегись автомобиля» (1966) и «Бриллиантовая рука» (1969). В 1976 году он создал великолепный образ обаятельного авантюриста Остапа Бендера в фильме «Двенадцать стульев». Он был невероятно разнообразен как актер, ему удавались самые различные роли – комедийные, трагические, классические. В 1980 году Андрей Миронов стал Народным артистом России. Он был любим зрителями и режиссерами, много играл и снимался, был очень востребованным актером. 

Егоо друг и партнер по фильмам и спектаклям был еще один выдающийся актер и комик - Анатолий Папанов.

Умер он в Риге, за кулисами театра во время спектакля, 16 августа 1987 года.

Супруга - актриса Лариса Голубкина (9.3.1940 г.рожд.).

calend.ru

25 лет со дня смерти Миронова: Рига помнит

Андрей ШАВРЕЙ 15.08.2012    

16 августа исполняется 25 лет с того дня, как в Рижском «Гайльэзерсе» умер выдающийся артист Андрей Александрович Миронов. Прошло четверть века (звучит!), а я до сих пор не знаю, гордиться или нет тем, что был одним из 900 зрителей в Латвийском Национальном театре оперы и балета, которые увидели тот трагический «Безумный день, или Женитьбу Фигаро».

Сперва был Папанов

В советские годы это было в норме вещей — каждый год в июле-августе в столицу Латвийской ССР приезжал какой-нибудь московский театр. Он давал гастроли в течение целого месяца. При этом именитая труппа представляла, как правило, практически весь свой репертуар. В 1986-м, например, приезжал знаменитый «Современник». В 1987-м — московский Театр Сатиры. Помню, по всему городу в те дни были развешены афиши, на которой ярко выделялалась красным цветом огромная буква «С», с которой начиналось название театра — «Сатира».

Более того: гастроли Сатиры проходили одновременно и на сцене Театра русской драмы, что неподалеку. В те времена там была большая стеклянная витрина, на которой были выставлены фотографии с фрагментами из спектаклей театра. Запомнилась фотография — Миронов сидит на сцене, в образе Лопахина из «Вишневого сада» Чехова...

В 1987-м Театр Сатиры приехал в первых числах августа. И как раз на 5 августа на три часа пополудни была назначена запись большого интервью для Латвийского ТВ, в котором принимали ведущие артисты театра — Александр Ширвиндт, Георгий Менглет, Ольга Аросева, Спартак Мишулин, Андрей Миронов и, конечно же, главный режиссер театра Сатиры Валентин Плучек. Увы, на той записи не было Анатолия Дмитриевича Папанова, который задержался в Москве. Хотя его ждали. Но тому, что Папанов не поспел к записи, никто не удивился — всем было известно, что артист занят на съемках «Холодного лета 1953-го» и вот-вот должен подъехать к спектаклю в Ригу.

Это было последнее интервью Андрея Миронова. И самое печальное и глупое, что эта часовая телезапись... не сохранилась. Как рассказал мне уже позднее знаменитый журналист Латвийского ТВ Андрейс Волмарс (Andrejs Volmārs) , который и вел ту встречу, запись... смыли. Дело в том, что видеокассеты тогда были редкостью и сохраняли только т.н. золотой фонд — записи национальных выступлений и т.д. Этому даже не стоит и удивляться, ведь смыли и историческую запись балета «Гаянэ» в постановке великого Бориса Эйфмана, который ставил этот балет Хачатуряна в латвийской Опере в 1977-м. Оставили только дуэт главных героев и «Танец с саблями». Глупость страшная, но факт.

Ту телевизионную встречу я помню. Ее показали в эфире уже в конце августа, после смерти Андрея Миронова. Беседа проходила в бельэтажном зале Оперы, и на вопрос, а где Анатолий Дмитриевич Папанов, Аросева ответила, что он приехать должен вечером, у него вот как раз спектакль: «А так, у него съемка одного интересного фильма...» А Миронов часто курил. «А это сигареты какой фирмы вы курите?» — спросил Волмарс. «Мальборо», — спокойно ответил Миронов. Это был, конечно же, яркий момент — особенно по тем временам.

«Он вообще много курил «Мальборо», — вспоминает г-н Волмарс. — В том числе и перед интервью. Он стоял у входа в театр и был очень неразговорчивым. Вообще-то я не верил в телепатическую связь, но именно в эти часы в Москве как раз и умер его друг и коллега Анатолий Папанов...»

Вечером того дня должен был идти спектакль «Рыжая кобыла с колокольчиком» Иона Друце, но он не состоялся. Взволнованная супруга Папанова, актриса Надежда Каратаева, периодически звонила из кабинета администратора театра в домой в Москву, никто не отвечал. Через пару часов выяснилось, что Папанов умер.

Из репертуара слетела пара спектаклей, в которых был занят великий артист. И вместо этого давали творческие вечера Андрея Миронова. В частности, он исполнял монолог Хлестакова из «Ревизора» Гоголя. Стоя на коленях и обливаясь слезами, обращался к навсегда ушедшему Городничему с рассказом об этих фантастических, расчудесных арбузах, которые ему, Хлестакову, зачастую возят на корабле из самого города Парижа!

Потом наступило 14 августа

А потом наступило 14 августа. Как уже хорошо всем известно, днем Миронов играл в теннис в юрмальском санатории «Яункемери» (Jaunķemeri), в котором в эти дни по странному стечению обстоятельств собрались все близкие Миронова — его мама, дочери, нынешняя супруга (Лариса Голубкина) и предыдущая (Екатерина Градова, знаменитая «радистка Кэт»). Потом Миронов поехал в Ригу, на «Женитьбу Фигаро». По пути заглянул на дачу к Раймонду Паулсу (Raimonds Pauls) — это было в Асари (Asari), неподалеку от «Яункемери». Паулса и Миронова в те годы вообще объединяли теплые чувства — особенно после записанного в стенах Латвийского радио в 1984 году альбома «Старые друзья».

Все билеты на легендарный спектакль по пьесе Бомарше были, разумеется, проданы. Но моя мама в те годы была скрипачкой латвийской Оперы, так что я, 15-летний, вместе с ней прошел через служебный ход, минуя строгого горбатого охранника (им был начальник пожарной службы театра, и для приличия он кричал: «Сейчас отпуск, что вам делать в театре?»). Помню, на служебном входе в тот вечер был почему-то Спартак Мишулин, в спектакле не занятый. На восторженные приветствия прохожих он с юмором отвечал: «Ну что вы, я же не Миронов!»

Первое отделение я с мамой смотрел стоя — в бельэтаже. В знаменитой телеверсии этого спектакля Фигаро в исполнении Миронова выезжает на сцену, стоя на раздвижной лестнице, принадлежащей его возлюбленной Сюзанне. В этот вечер улыбающийся Миронов выехал, элегантно сидя в кресле, положив руки на подлокотники — все это под аплодисменты счастливой публики. Далее — диалог Фигаро с Сюзанной, которую в этот вечер исполняла Нина Корниенко. И выход вальяжного графа Альмавивы в исполнении неподражаемого Александра Ширвиндта. Первое же слово, произнесенное им: «Сюзо-о-н!», вызвало оглушительный смех и аплодисменты зала.

Тогда была мода брать автографы у знаменитостей. У меня их сохранилось много — такое хобби для 15-летнего человека вполне естественно. В антракте мама сказала: «Пойдем к Миронову, пусть распишется на программке...» Я почему-то сказал: «Пойдем, но лучше после спектакля, неудобно ведь в антракте артиста тревожить...» И по-прежнему не знаю, жалеть или наоборот, что я так и не взял автограф у любимого артиста. Бывшая среди зрителей того спектакля дочка Миронова Мария вспоминала, что в антракте ее отец сидел в гримерной, шутил, только лицо его было слегка красным — жара, да и вообще, загар после дневного тенниса.

В том же антракте я сказал маме: «Пошли в оркестровую яму...» Мы спустились вниз. Там, кроме нас, никого не было — кроме одной женщины лет 45-ти, блондинки (судя по всему, сотрудница Театра Сатиры). Началось второе отделение — знаменитая сцена суда. Фейерверк эмоций, смех и слезы, переходящие в сцену сада. Знаменитый монолог Фигаро звучал полностью (в телеверсии он существенно сокращен). Отчетливо запомнились ладони и пальцы Миронова, которые он обратил в сторону зала: «Я уже начал понимать, что для того чтобы нажить состояние, не нужно проходить курс наук, а нужно развить в себе ловкость рук». Миронов был на растоянии метров пяти и в атмосфере сумерек. Освещение приглушено, ведь по сюжету действие проходило в темнеющем саду, только прожектор, освещающий артиста. Его лицо в свете прожектора казалось каким-то изможденным и чуточку бледным.

После монолога интрига спектакля начала клониться к концу. Настоящие овации вызвала Ольга Аросева, исполнявшая в тот вечер Марселины: «Ах, когда личные интересы не вооружают нас, женщин, друг против друга, мы все, как одна, готовы защищать наш бедный, угнетенный пол от гордых, ужасных и вместе с тем недалеких мужчин». Действо подходило к финалу. На сцену вышли все герои пьесы, и буквально за несколько минут до окончания спектакля, Фигаро-Миронов сказал: «Теперь она отдает предпочтение мне...» и, взявшись за голову, стал вдруг почему-то уходить в левую дальнюю кулису. Молчание.

В принципе, никто ничего не понял. И я с мамой не понял, что случилось, хотя мы отчетливо услышали тихую фразу Альмавивы-Ширвиндта, обращенную в закулисную будку ведущего спектакля: «Занавес...» Занавес закрылся, а в зале включили свет. Молчание стояло секунд 10, а потом раздались... аплодисменты. Зрители, ничего не понимая, начали переговариваться между собой.

Минуты через три на авансцену вышла женщина (судя по всему, ведущая спектакля) и произнесла: «Уважаемые зрители, к сожалению, мы не можем завершить спектакль, поскольку Андрею Александровичу Миронову стало плохо. Если в зале есть врач, просьба пройти за кулисы...» Сидевшая рядом со мной блондинка с воскликом: «Андрюше плохо!» быстро побежала за кулисы. Вместе с мамой я устремился за ней. Ее пустили, меня с мамой — нет.

Был слышен крик Ширвиндта: «Никого не пускать!» Мы остались в коридоре у сцены. У стенки стояла ошарашенная графиня Альмавива с веером — замечательная артистка Валентина Шарыкина. Мама спросила: «Что с Мироновым?» Шарыкина сказала: «Я ничего не понимаю. Это впервые так...» После этого Шарыкина рассказывала, что ее последнее воспоминание о великом коллеге таково: «Он лежал с закрытыми глазами на столе за кулисами и договаривал последние слова пьесы. Вокруг его головы были декоративные цветы, которые выносили по сюжету актрисы — на меня это как-то особенно подействовало».

Через пять минут мы с мамой вышли из служебного входа в театр. Снаружи уже стояли десятки зрителей. Они поинтересовались: «Что с Мироновым?» Мама ответила: «Судя по всему, он без сознания». Уже потом стало известно, что в это время за кулисами Миронову под язык положили таблетку—– думали, плохо с сердцем. Этого делать было нельзя, но никто еще не знал, что это смертельный диагноз «аневризма мозга».

Подъехала карета скорой помощи. Из нее вышел толстый важный водитель, покачивая бедрами: «Товарищи, товарищи! Идите-ка вы по домам. Никогда не видали, что ли, как человеку плохо становится?» В полнейшей тишине ему ответил высокий мужчина, державший под руку онемевшую спутницу: «Попробуйте сделать так, чтобы мы вас полюбили, как Миронова. Знаете, когда вам станет плохо, я думаю, к вам никто не придет...» Водитель без слов вернулся за руль.

Через некоторое время скорая помощь неожиданно двинулась назад. Дело в том, что вынесли бессознательного Миронова, но не из служебного входа, а с дальнего, бокового, который вел прямо на сцену. Обычно через этот вход грузили в большие машины декорации. Думается, тут не надо никого корить — дескать, какое неуважение к артисту. Просто это был самый краткий путь к скорой помощи. Миронова вынесли с кислородной подушкой на лице. Он был явно без созания, оголенный по пояс. На груди артиста были какие-то прозрачные медицинские трубочки...

Через пару секунд машина понеслась в больницу «Гайльэзерс»(Gaiļezers). Публика стала расходиться. Было около 11 вечера.Через десять минут я стоял с мамой на троллейбусной остановке — вместе с оперной певицей Ангелиной Воляк. Расставаясь, Ангелина сказала просто: «Я думаю, не следует сильно волноваться. Его спасут».

“Господи, какое несчастье!»

15 августа, на следующий день после трагического «Фигаро», я увидел, как в фойе рижской Оперы стояла безмолвная и неподвижная Лариса Голубкина, обняв дочь. Все чего-то ждали... Запомнилась доска объявлений, которая была вся усыпана телеграммами от различных театров и союзов театральных деятелей: «Выражаем соболезнования в связи с уходом из жизни великого артиста, народного артиста СССР Анатолия Дмитриевича Папанова». Ярко выделялась телеграмма «ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ». А во внутреннем дворике Оперы стояла роскошная иномарка. Мироновский «мерседес».

А я в этот день, на следующий после трагического «Фигаро», уезжал с мамой в отпуск, в дом отдыха театральных работников «Рукиши»( Rūķīši), что в Мурьяни (Murjāņi),  у Гауи (Gauja) (в этом маленьком селении, кстати, до своих последних дней жила и великая Вия Артмане). Там уже театральная общественнность гудела. Кто-то сказал, что Миронову надо было сделать трепанацию черепа, но рижский врач в последний момент не взял на себя такую ответственность — артиста вроде как решили отправить в Москву.

Но, увы, теперь во всех справочниках и энциклопедиях написано «Андрей Миронов. 8 марта 1941 года, Москва — 16 августа 1987 года, Рига».

16 августа утром я сидел с ныне покойной Тамарой Витиней (Tamāra Vītiņa), нашим известным хореографом. Солнце, лето, свежий воздух, приятная беседа... Вроде как счастье! Это было сразу после завтрака, в часов десять утра. Зазвонил телефон. Тамара — женщина мудрая. Она произнесла спокойно и торжественно в трубку: «Господи, какое несчастье. Когда? В полчетвертого утра...» Вешает трубку. Тишина.

В это трудно было поверить, поэтому в девять вечера все сели в центральном холле «Рукишей» — смотреть программу «Время». Но ведущие ничего не сообщили. Потому что Андрей еще не успел стать народным артистом Советского Союза, а только о смерти артистов с таким званием объявляли в главной телепередаче страны. Но поздно вечером начиналась очередная, набирающая обороты программа «До и после полуночи». В кадре появился Владимир Молчанов и на одну шестую потрясенной части суши коротко сказал, что Андрея Миронова с нами больше нет. Через секунду в кадре появился тот самый, «восьмимартовский» Андрей. Он по-прежнему пел:

«Падает снег на пляж,

и кружатся листья.

О, колдовской мираж!

Взмах волшебной кисти!

Танец звезд... радуги живой мост...

От сердца к сердцу мост...

От сердца — к сердцу...»

Дочка Раймонда Паулса — Анета Паула (Aneta Paula), ставшая потом дипломатом, работавшая в Санкт-Петерьбурге и в Москве, вспоминает, что 16 августа она подошла к отцу: «Папа, Андрей умер». «После этого отец не говорил, по-моему, дня три, только косил траву», — говорит она.

Кстати, 17 августа Андрей Миронов должен был поехать с концертом в Шяуляй. Узнав о смерти любимого артиста, НИ ОДИН литовский зритель не сдал билет, который стоил вовсе не малые деньги и за которым, в отличие от сегодняшнего дня, стояли длиннющие очереди.

А в «Рукиши» через неделю пришла газета «Советская культура». В ней был некролог с фотографией улыбающегося Андрея Миронова. Я эту газету украл, она до сих пор в моем архиве. Равно как и программка спектакля «Безумный день, или Женитьба Фигаро», которая у меня висит, обрамленная, вместе с фотографией Миронова из журнала «Театр», вышедшем уже осенью 1987 года. В том журнале было большое интервью Миронова, которое у него взяли в Москве перед отъездом в Ригу. Андрей Александрович тогда ставил как режиссер «Тени» по Салтыкову-Щедрину и сам играл в этом спектакле главну.ю роль. Интервью заканчивалось так: «Ну все, надо бежать, а то кафе сейчас закроется — и судя по всему, как и театр, уже до осени...» Кафе после того интервью действительно закрылось, а через месяц закрылся и занавес — уже в Риге.

Давайте напоследок чуточку отвлечемся: у Питера Гринуэя есть совершенно гениальный и очень жестокий фильм — «Повар, вор, его жена и ее любовник». Опять же про любовь. В финале фильма звучит выстрел — жена убивает мужа-повара за то, что он убил ее любимого человека. И после выстрела в кадре моментально падает бархатный театральный занавес и появляется надпись End. Почти как в тот вечер в Риге в Латвийском оперном театре. Кстати, вот странный факт: одна из первых гастролей Миронова с Театром Сатиры состоялись опять же в Риге — причем на той же сцене оперного театра. Он тогда играл в «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. В Риге Миронов сыграл и свой последний спектакль. Конец.

Через две недели я из «Рукишей» вернулся в Ригу. Гастроли Театра Сатиры продолжались. Несмотря на потерю двух ведущих артистов. В фойе появились новые телеграммы: «Выражаем сооболезнование в связи с уходом из жизни народного артиста РСФСР Андрея Миронова». А на афишах театра появились надписи: «Замена спектакля». В гастрольном репертуаре оставлись только два названия, которые действовали на нервы всем: «Самоубийца» и «Молчи, грусть, молчи». Ширвинд с Державиным пили в служебном кафе кефир. О чем-то тихо говорили. Великий Менглет молча ходил по коридорам театра. Каким-то понурым казался Роман Ткачук (он умер через два года). За кулисами стояла тишина.

Но миллионы зрителей до сих пор смотрят фильмы и телеспектакли с участием Миронова. Слушают зажигательную «Любовь не картошка — не бросишь в окошко...» Малыши в присутствии уже взрослых родителей слушают песенку кота Леопольда: «Кошки-мышки, мышки-кошки — надо вместе нам дружить!» И все по-прежнему любят Андрея Александровича Миронова, который вот вроде бы... вроде бы еще с нами. На самом деле — его уже нет.

И на самом деле это страшно. Потому что наяву любовь оказалась вовсе не такой романтической, как в «Алых парусах» Грина. Но все равно — это была настоящая любовь. Которую мы будем еще очень долго помнить.

(статья размещена с разрешения автора - Андрея Шаврея)