Из детских воспоминаний, сохранились лишь лица с портретов моих прабабушки и прадедушки. Такие красивые, как портреты артистов. Дети чувствуют настроение своих близких, и видимо поэтому я в детстве не приставала к бабушке Ире рассказать мне про них. В отрочестве часто просила её рассказать мне о них, но она как-то уклончива была всегда. Позже в письмах я настаивала её, боялась, что эта тайна может уйти безвозвратно. Наконец в 1997 году я получила заветное письмо....

 Автобиографические воспоминания

О папе, к моему стыду, я ничего не знаю. Был он русский. Звали Алексей Алексеевич. Мама- Мария Ивановна – латышка.

Родилась 25 декабря 1892 г. В местечке Дымдас(Латвия). Знаю, что кроме родителей у мамы была старшая сестра.

Чем занимались мамины родители не знаю, но жили они небогато. Первый раз мама вышла замуж за латыша. Какую должность он занимал, я не знаю. Но после революции он был откомандирован в Россию. Прожила она с ним восемь лет и видимо по его вине у них не было детей. Мама ушла от него. Тогда она приняла русское подданство и осталась жить в России.

Жила она в то время в Омске. Папа работал режиссером в одном из театров города. Там они и познакомились, и в скорее поженились. Мама очень любила театр. Часто принимала участие в спектаклях. И не смотря, что не имела специального образования - играла как артистка.

Я родилась в 1923 году, через четыре года родилась Люда. В это время в моде было выражение: «продвижение культуры на восток». С этой целью папа завербовался и уехал на Камчатку. Вскоре выслал нам вызов. Трудно было маме ехать в такую дальнюю дорогу с малыми детьми. Папа, как бы в шутку написал: «продавай всё кроме самовара». Мама так и сделала, даже швейную машинку продала. В то время в таких отдаленных местах зарабатывали очень много и родители надеялись, что там с семьей будет легче прожить.

Мама не работала. Точного адреса нашего первого местожительства я не помню. Но знаю, что это был рыбоконсервный завод. Работа сезонная. Рабочих вербовали только на летний сезон, а осенью увозили во Владивосток. Летом папа работал зав.клуба, на зиму оставляли для охраны завода пять мужчин. В их числе и папа. Кроме мамы была ещё одна женщина. Мама была за повара, варила на всех, питались вместе, а остальные вели заготовку продуктов на зиму.

Солили рыбу, варили варенье из жимолости, брусники и клюквы. Мужчины заготавливали кедровые орехи, которых хватало на всю зиму. Охотились. Там мы впервые попробовали медвежатину. Примерно в марте родилась ещё одна сестренка. Назвали её Аллаида. В честь одной из гор виднеющихся на горизонте. Сестренку надо было регистрировать, а ближний ЗАГС находился в г.Петропавловск за 200 км. от нас. Добраться туда можно было только на собаках. Мы жили на берегу устья реки (название не помню), которая впадала в море. На другом берегу реки было небольшое поселение камчадалов.

Среди них была одна семья русских. Работали они продавцами. У них была швейная машинка и наши женщины иногда ездили к ним пошить. В первых числах мая, на какое-то время река около нас очистилась ото льда. Наши воспользовались этим. Решили, пока папа на собаках доберется до Петропавловска и обратно, вторая женщина кое-что пошьет. На лодке до противоположного берега они добрались благополучно. И начались дни ожидания. Примерно через неделю муж этой женщины начал беспокоится и почти сутками ходил вдоль берега. В субботу мама истопила баню, приготовила ужин. Мужчины помылись, кроме того, что был на берегу. Мама стала его звать: «Иди хоть в бане погрейся». Мыться он пошел. Как раз смеркалось, зажигали огни. Из бани он даже ужинать не пошел, вернулся на берег. Пошла шуга(мелкий лед). Походил он немного по берегу и ушел домой. А утром – чуть свет, опять на берег. И в этот день он нашел на берегу доску от лодки, в которой уехали папа и его жена. Маме, конечно, он ничего не сказал. Пришлось ждать пока река окончательно освободится ото льда. Когда пришли к продавцам и стали расспрашивать о наших – они удивились.

Сказали, что в субботу в сумерках они сели в лодку и поплыли, а продавец ушел домой. В это время пошел мелкий лед, и их лодку унесло в устье реки. Как они погибли, никто не знает. Вызвали милицию, взяли проводника из местных жителей и поехали вдоль берега моря. Их тела нашли на вторые сутки, выброшенные морем на берег. Так и остались - мама без мужа, а мы без отца. Мне тогда было семь лет, Люде три года, а Алле месяца полтора, два.

Мама сильно переживала. Осталась с тремя маленькими детьми, рядом ни родных, ни близких. В то время старшая сестра мамы была ещё жива. Мама написала ей о своей беде. В ответ она написала: «Мария не отчаивайся. Выезжай во Владивосток и хлопочи визу на проезд в Латвию. Приехали мы во Владивосток с большими деньгами. Но годы шли голодные, ни работы, ни квартиры не найти. Поселились в гостинице, платили бешеные деньги. Прожили там почти месяц. Мама целыми днями ходила и искала работу и квартиру. А в это время заболела наша малышка. Так и умерла она у меня на руках. Какая еще с меня была нянька. Наконец мама нашла работу и квартиру. Но хозяйка сказала, что может взять её только с одним ребенком. Пришлось сдать Люду в Дом матери и ребенка (так назывался тот детдом). Мама сильно скучала по дочери и почти каждый вечер после работы ездила на край города, чтобы повидать Люду. Но после того , как мама уходила, Люду нянечки долго не могли успокоить. Так кричала, что стала подниматься температура и маме запретили ходить к ней. Но она все равно приходила, надевала халат и косынку нянечки и подолгу сидела над спящим ребенком. Мама измоталась от переживаний. Как-то в выходной день она решила поехать днем, чтоб хоть со стороны посмотреть на дочь. Хозяйка решила поехать с ней. К тому времени они уже подружились. Приехали, а им сказали, что детей повели на прогулку. Через некоторое время увидели, что дети возвращаются. Когда из дома выезжали мама и хозяйка поменялись платьями и шляпами, чтобы Люда не узнала. Когда дети входили во двор женщины повернулись к ним спиной, но Люда всё равно узнала маму, вцепилась её сзади в платье так, что её кое-как оторвали. Люда кричит, мама плачет и хозяйка заплакала, и разрешила взять Люду домой. С трудом мы пережили эту зиму во Владивостоке и с первым же пароходом выехали опять на Камчатку, правда, в другое место. Первый раз мы были на материке, а второй раз на маленьком островке. И адрес наш был: «Камчатка ККЗ (крабо-консервный завод) остров Птичий». Остров торчал посреди моря, как шапочка и настолько был мал, что по берегу вокруг него можно было обойти за час. Но только во время отлива. Когда наступал прилив, по берегу нельзя было и пройти.

Прожили мы там до 1934 года. Много интересного можно рассказать о той нашей жизни, но не знаю, смогу ли все описать и хватит ли у вас терпения все прочитать. Очень запомнилась поездка на пароходе. В те годы своих рабочих не хватало, вербовали японцев. Мы заехали в японский порт и взяли японских рабочих. По их виду, в нерабочее время, никогда бы не сказал, что это рабочие. Одеты в дорогие костюмы, на руках часы. А как питались- нам и во сне не снилось. С собой они взяли много фруктов, сладостей, напитков. Они очень любят детей и как только мы появились на палубе, они тащили нас в свой трюм и оттуда мы выходили с полными ртами и карманами. Когда уже жили на острове, нам удалось увидеть, как японцы хоронили умерших. Покойника с подогнутыми коленями помещают в ящик, обставляют жердями в виде шалаша и поджигают, когда все сгорит, берут в самой середине несколько горстей пепла, ссыпают в небольшую коробочку и высылают родным. Японские и наши рабочие делились на заводских и береговых. Заводские делали консервы из крабов, а береговые ходили в море на кавасаки(кавасаки – это большая моторная лодка с трюмом для сетей с крабами). Продукты на острове были все привозные. Привозили на пароходах. На острове ничего не росло. Добавкой к питанию были яйца и рыба бычки. И я иногда с ребятишками ходила рыбачить. На берегу, на скалах можно было набрать ракушки. На берег волной выбрасывало много морской капусты. Мы её отваривали, обжаривали на сковороде. Очень любили. А яйца собирали на горе. Летом ютились два вида птиц- чайка и топорок. Яйца чайки легко было собирать – они на виду, а чтоб достать яйца топорка брали с собой кочергу и выкапывали ей яйца. Иногда удавалось принести с ведро яиц. В общем летом с голоду не умрешь. У кого были ружья тем более, а мальчишки умудрялись даже палками убивать. Так много было там птиц. Не зря и остров носил название Птичий. А зимой все продукты были или соленые, или сушеные. Даже картошка была сушеной. А вот однажды весной, когда продукты были на исходе, у японцев кончился рис. А это их основная пища.

Снабженец- пароход, который привозит продукты, ещё не пришел. И береговые рабочие-японцы забастовали. Наши рабочие вышли в море, а от японцев вышли только два кавасаки. Остальные бастовали. И вот когда вернулись с уловом, японцы решили наказать своих, за то что они не подчинились им. Когда рабочие сошли на берег, они окружили их, взяли в руки заранее приготовленные бамбуковые палки, пошли кругом и стали их бить по головам. Количество ударов зависело от их главаря. Наши поняли, что добром это не кончится и решили вмешаться. Стали требовать прекратить избиение.

Тогда один из японцев вынул наган и начал стрелять, пока только в воздух. Наши отступили. Быстро собрали команду катера и отправились за милицией на материк. Мы жили на маленьком островке, недалеко от нас был расположен полуостров Камчатка, который у нас называли материком. На его берегу было много рыбных и крабовых промыслов, и у них была милиция.

Мама работала счетоводом в конторе, которая была расположена выше жилых строений – на горе. В том же здании была расположена рация, то есть радиостанция. Когда наши отправились за милицией, японцы поняли, что без поддержки им несдобровать. Среди них нашелся и радист. Они пришли на радиостанцию, схватили радиста и отбили телеграмму своим. Недалеко от нас были и японские промыслы.

Японский катер и милиция прибыли почти в одно время. А наш радист уже успел сообщить о забастовке на наш крейсер (большой военный корабль). К утру, и крейсер показался на горизонте. От него прибыл катер и начались переговоры, которые кончились тем, что японцев забрали с нашего острова и с тех пор их не стали больше вербовать для работы на наших промыслах. Хорошо то, что хорошо кончается…

Но зато ночь до прихода крейсера нам пришлось «подрожать». Мама сутки не приходила из конторы. Их заставили готовить из бутылок самодельные гранаты, были мобилизованы и вооружены все партийцы и комсомольцы. Под завод и электростанцию были подложен динамит. Чтобы в случае победы японцев, можно было взорвать его. Но, слава Богу, всё закончилось мирно. Мы еще одну зиму перезимовали.

Мне нужно было учиться, а нормальной школы не было. Зимой одна учительница учила нас человек 20. Но среди нас были ученики с первого по четвертый классы. Было очень трудно сосредоточиться на выполнении задания, когда рядом учитель объяснял материал ученикам другого класса. Поэтому, на следующее лето, мы решили уехать с острова. У нас были знакомые из Ташкента. Они приглашали нас поехать с ними. Хоть годы были и голодные, но тогда говорили : «Ташкент- город хлебный». Значит можно прожить. Из Владивостока брали билет до Ташкента, но с пересадкой в Новосибирске. Основные вещи, особенно зимние, мы оставили во Владивостоке у знакомых, у которых раньше жили. Договорились, что они позднее, когда мы вышлем свой адрес, перешлют нам наш сундук. С собой мы взяли только постель и два чемодана с бельем.

С Камчатки мы ехали с большими деньгами в Новосибирске, мама решила походить по магазинам и купить кое-что из одежды и обуви. Нас с Людой взяла с собой. То лето в Новосибирске было очень жаркое, а мы на Дальнем востоке привыкли к влажной умеренной погоде и пока мы мыкались по магазинам, со мной случился «солнечный удар». Я слегла. И мама решила остаться в Новосибирске. Если уж я в Сибири падаю от «солнечного удара», то как же со мной жить в Ташкенте?. Мама нашла работу в Кривощекове. Теперь его называют Новосибирск-Западный. Работала она в конторе счетоводом.

В Соцгороде, недалеко от клуба «Клары Цеткин», нам дали квартиру, вернее одну комнату в коммунальной квартире. Трудновато, конечно, было. Вещи наши так и не выслали. Многие вещи пришлось покупать заново.

Это был 1934 год. И прожили мы благополучно до 1937 года. Мы с Людой учились, мама работала. А в свободное время ходили в клуб. Я играла в оркестре струнных инструментов на домре, а мама участвовала в художественной самодеятельности. В ноябре у них должна была состояться премьера спектакля «Как закалялась сталь». Мама играла роль матери Корчагина. Все артисты в костюмах и гриме были сфотографированы и около клуба было на витрине было повешено объявление и фотографии артистов. Однажды ночью, мы проснулись от стука в дверь. Вошли домоуправ и милиционер. Они попросили показать литературу и письма. Кроме учебников и детской художественной литературы у нас ничего не было.

А письма лежали в красивом, красочно отделанном железном ящичке размером, примерно 30 на 20см. писем там было мало, потому как сестра мамина уже мерла, а писала нам её дочь. В основном там хранились мамины фотографии и открытки, с молодости ещё из Латвии. Книги наши милиционер смотреть не стал, не взял ни одного письма из Латвии, а отобрал штук двадцать лучших открыток и сказал маме, что она должна пойти с ним. Мама заплакала, я тоже заревела. А Люда даже и не проснулась. После этого мы маму больше не видели. На другой день вечером мне нужно было идти на репетицию.

Подошла я к клубу, а на витрине мамина фотография перечеркнута крест накрест и выковыряны глаза. Я все же вошла в клуб. Мама была очень добрым и общительным человеком, её любил весь коллектив, но когда я вошла, все, кто видел меня стояли со слезами на глазах, но подойти боялись. Ведь я дочь врага народа. С того дня я не стала ходить ни в клуб, ни в школу. Прошло больше месяца, пока нас с помощью нотариуса(он заведовал делами национальностей) приняли в детприемник.

Прожили мы там около месяца. Оттуда нас направили в Убинский район, на воспитание, в колхоз «Красная Нива». С поезда сошли мы на станции Кожурла. Нас повели в сельсовет. Оттуда должны были направить по деревням. Привезли нас человек шесть-семь. Все, кроме меня, были острижены наголо и одеты в детдомовскую одежду.

Я была самая старшая, мне оставили мою одежду и пожалели отрезать косы. У секретаря сельсовета был один сын. Жена его больше не могла иметь детей, а им хотелось иметь девочку. Я им очень понравилась и они стали уговаривать меня остаться у них. Обещали удочерить. Но я сказала, что у меня есть сестра и без неё я никуда не пойду. Они пообещали, что поселят её рядом с нами, что мы будем часто видеться. Но я отказалась: «Куда угодно, но только с сестрой».

Тогда нас направили в село Александро-Невка. Там нас отдали на воспитание Москалец Агрофене Савельевне. У них с мужем было своих двое детей: сын Петя и дочь Нина, но они были младше нас. В Великую Отечественную войну муж её Моисей Антонович погиб, а она продолжала воспитывать нас одна. Кроме нас была ещё одна воспитанница – Нина (Барнаульская). Позже, когда мы уже заимели свои семьи, ездили к ней с детьми, и с внуками, она встречала нас как родных. О судьбе нашей мамы Марии Ивановны мы узнали только в 1996 году.

Когда стали реабилитировать ни в чем неповинных людей.

Её расстреляли в январе 1938г. 17-го числа. Ну, чтож, дорогие мои. На этом я заканчиваю свою грустную автобиографическую запись. Надеюсь, что хватит у вас терпения прочитать её до конца.

Ваша баба Ира."

****

Родился в 1892 г., усадьбы Дындас (Латвия); латышка; начальное;

счетовод в жилстройконторе завода № 179.

Проживал: ст. Кривощеково.

Арестован: 28 ноября 1937 г.

Приговорен: Комиссией НКВД и Прокурора СССР 4 января 1938 г., обв.: по обвинению в "участии в контрреволюционной националистической организации" (ст. 58-2-10-11 УК РСФСР).

Приговор: к расстрелу по нациольному признаку.

Расстрелян: 17 января 1938 г.

Реабилитирован 13 октября 1956 г.

Источник: Книга памяти Новосибирской обл.