общественный деятель, педагог

Когда произошел октябрьский переворот 1917 года, Павел Гурьев мог бы остаться в Германии, где жил тогда. Но он вернулся на родину. Он мог бы мстить большевикам за отобранную у его родителей фабрику и семейную обитель. Ничто не мешало ему стать на сторону большевиков и помогать им в борьбе с инакомыслием. Он мог бы выбрать и тихое семейное благополучие. Но Гурьев избрал иное поприще – нести детям знания, прививать им добрые чувства. Павел Александрович избранному пути следовал всю жизнь и за это ему благодарны тысячи жителей Володарска, Желнино, Дзержинска. С самого рождения зрение купца первой гильдии Павла Михайловича было слабым, а на закате своей жизни он и вовсе ослеп. Чтобы позвать кого-то из домочадцев, звонил в серебряный колокольчик. Но в 1912 году строитель Решетихинской церкви скончался, и колокольчик достался его внуку Павлу, который тоже видел очень плохо. Чтобы излечить сына от наследственной болезни, хозяин Решетихинской сетевязальной фабрики Александр Павлович Гурьев отправил его в семилетнем возрасте к хорошим докторам в Германию. Павел скрупулезно выполнял все предписания докторов, прилежно изучал немецкий язык и все другие науки среднего учебного заведения. В Германии же он увлекся еще и классической музыкой, стал неплохим пианистом. За границей Павел прожил всю войну и трагические для России семнадцатый и восемнадцатый годы. А когда жить стало не на что, в 1919 году вернулся на родину. Фабрику и большой дом у его отца уже отобрали. Родителям пришлось переселиться в съемное жилье. Правда, спустя некоторое время они купили нижнюю часть дома Сорокиных. Ни отца Павла, ни его мать — Анну Григорьевну — власти не трогали. Видимо, потому, что к людям они всегда относились по-доброму. Несмотря на это, со дня революции обоих лишили избирательных прав. А это влекло за собой и лишение продовольственных карточек. В голодные годы, когда все, и в первую очередь продукты питания, распределялось по карточкам, эта репрессивная мера для многих стала бедствием. Гурьевы, хотя и не голодали, жили под неослабевающим надзором. Уму непостижимо, как Павлу удалось поступить в вуз при родителях-фабрикантах? Вероятно, потому, что им уже было за шестьдесят, а возможно, кадровики просмотрели. Так или иначе, Павел окончил педагогический институт и стал школьным преподавателем. Профессия нравилась молодому педагогу, а учителя в те годы были в почете. Все складывалось неплохо, и Павел стал подумывать о женитьбе. Была у него и невеста — Валя Галенкова. Но чем больше Павел думал о семейной жизни, тем сильнее укреплялась у него мысль о невозможности жениться. И не потому, что невеста была дочерью помещика села Погорелки. Он не хотел подвергать близкого человека опасности. Павел боялся, что в случае репрессий вместе с ним непременно пострадает и его супруга. Подобных примеров в Решетихе и в Дзержинске было немало. Родной дядя Павла — Алексей Гурьев — по навету был сослан в Соловки, где и погиб безвинно. Вот потому-то Павел и передумал жениться и все свои нежные чувства отдал детям, всю жизнь посвятил школе. В первые годы своего учительства Гурьев работал в средней школе на поселке Свердлова. Уже тогда в городе все знали о его чутком отношении к детям, о постоянной заботе о них. За такое обращение к ученикам Павла Александровича уважительно называли советским Песталоцци. Обедать учащиеся первой школы ходили на поселковую фабрику-кухню, а кормили там детей неважно. Вот Павел Александрович и написал об этом заметку в газету. Естественно, педагогическому руководству не понравилась такая инициатива, особенно слова, что на фабрике-кухне «дети смотрят глазами голодных зверят». И это послужило поводом проработки Гурьева на августовской учительской конференции 1932 года. Однако резкая критика ничуть не повлияла на дальнейшее участие в судьбе детей, правда, уже в другой школе. Павел Александрович вынужден был оставить лучшую в городе школу и перейти в поселковую в Передельново. Не случайно, конечно. По городу ходили слухи, что произошло это под давлением НКВД, будто бы «органы» удалили его подальше от секретных Дзержинских заводов, поскольку видели в сыне фабриканта, приехавшего из Германии, потенциального шпиона или диверсанта. На Сейме отношение коллег к Гурьеву было более теплое и радушное, нежели в Дзержинске, где не каждому хватало смелости общаться с «подозреваемым» человеком. В Сеймовской школе Павел Александрович преподавал сразу несколько предметов. Будучи одиноким, он занимался с детьми и после уроков. В летнюю пору исходил с ними всю округу, возил детей в областной оперный театр, создал школьный хор и даже ставил музыкальные детские спектакли. К этому времени Гурьев окончил еще и институт иностранных языков и стал преподавать немецкий язык. Его рассказы об астрономии, о вселенной будили фантазии детей. Нередко звездные темы сменяли сугубо земные — о цветах и травах. Он объяснял ребятам не только их различия, но и свойства каждого, возможность применения в хозяйстве. Походы по лугам, лесным тропам, по берегам рек и озер нередко сменялись чаепитием и чтением классической русской литературы. По убедительному настоянию Гурьева к празднованию нового 1938 года в школе появился рояль. Теперь  перед посещением оперного театра дети усаживались вокруг инструмента, и Павел Александрович знакомил их с содержанием опер, их особенностями, сам наигрывал и исполнял различные арии. Под влиянием Гурьева к классической музыке приобщились и многие учителя. По несколько раз в году они выезжали в Москву в Большой театр. Казалось, Павел Александрович был очень счастлив: его уважали коллеги, он любил свою профессию, детей, и эта любовь была взаимной. Однако иногда в его глазах замечалась и грусть. Жизнь ставила перед ним такие вопросы, на которые у него — эрудита и интеллектуала — ответов не находилось. Тогда он шел к храму, построенному дедом, и тихо молился. Вероятно, просил у Господа Бога терпения пережить трудные времена, силы, чтобы сохранить любовь к детям, ко всем близким вокруг. А вот к нему далеко не все тогда так относились, в особенности, когда началась война, и друзья и коллеги ушли на фронт. Тогда на Сеймовском аэродроме появилась армейская контрразведка — СМЕРШ. И Гурьев как враг по происхождению сразу же был взят под ее присмотр. Это стало настолько явно, что терпеть подозрения становилось невыносимо. Жизнерадостность Павла Александровича словно улетучилась. Он все чаще оставался один и все сильнее переживал свою участь. Это чувствовалось даже в его игре на рояле. Вместо радостных, оптимистических мелодий он все чаще играл то минорную, то кипучую музыку. Только так и выражал свои чувства, поскольку поделиться своими страданиями было не с кем. Отца с матерью к тому времени не стало, у сестры Тамары в Решетихе своих проблем хватало, а другая сестра, живущая в Горьком, добровольцем ушла на фронт. И Павел Александрович решил уйти, нет, не на фронт: с плохим зрением в армию не брали. Решил уйти из Сеймовской школы. Подал заявление о переводе в Желнинскую, но встретил категорическое возражение. Еще бы, лишиться такого великолепного педагога, завуча школы, прекрасного человека — это стало бы большой потерей. И только неформальная записка, положенная на стол директрисе, помогла получить согласие на перевод. В этой записке Павел Александрович излил свое душевное состояние, которое из-за подозрений и травли стало уже болезненным. «Отпустите, дайте опомниться от этого кошмара», — просил Гурьев. В Желнино он стал работать воспитателем в местном детдоме и завучем в семилетней школе. Здесь он вновь воспрянул, стал постоянно выходить с детьми на природу, учить их по характеру следов распознавать повадки птиц и зверей. Именно в это время он поступил в еще один институт — сельскохозяйственный. Но учеба для него была сопряжена с определенными трудностями. Днем он работал, а вечером отключался свет. Однако Гурьев и в этой ситуации нашел выход. Он садился на свой велосипед, крутил педали, и велофара посредством динамки освещала учебники. После окончания института Павел Александрович стал преподавать еще и биологию. Тогда же он возобновил поездки с детьми в оперный театр. Сам же не пропускал ни одной новой постановки. Но творческому человеку этого оказалось мало. И Гурьев активизировал поселковую клубную самодеятельность. После войны он переехал в Дзержинск. Бывший директор решетихинской школы В.П. Ниякий хорошо знал Гурьева. И когда Виктор Павлович занял ответственный пост в исполкоме, пригласил его во вторую школу. Гурьев и поселился прямо там, в комнатке пристроя. Преподавал немецкий язык, математику, физику, черчение, астрономию, музыку. Он и в учебный процесс всегда вносил что-то новое. Нередко читал детям стихи, пересказывал литературные произведения. А чтобы познакомить учеников с живой немецкой речью, ходил с ними на строящуюся рядом парковую арку, где работали пленные немцы. По-прежнему к музыке у Павла Александровича оставалась особая любовь. Он пел, играл на пианино и баяне, организовал известный на весь город хор, в состав которого входило пятьсот солистов. Репертуар  был очень обширным — от классических произведений до народных и современных песен. В это время у Павла Александровича появилось много новых друзей, с которыми он совершал велосипедные вылазки на природу, ходил в дальние походы, в том числе и с учениками, — на Керженец, Светлояр. А дома Гурьев устраивал свои сольные концерты. Увлекался он и фотографией, и конструированием. Изготовил, например, телескоп, стереофотоаппарат, радиоприемник. Гурьев даже шил себе сам вещи. Одевался всегда просто: шаровары, куртка и непременно тюбетейка на голове.  Еще во время войны Гурьев рассадил   с ребятами в Желнино огород, урожая с которого детдому хватало на всю зиму. А когда в 1957 году Павел Александрович переехал в свой домик на улицу Матросова, посадил вокруг него деревья разных пород, разбил красивый цветник. На его небольшом участке был даже прудик, возле которого росли подснежники, в воде кувшинки, а в доме вилась лиана. Но больше всего Павел Александрович любил музыку и детей. Он выписывал до двадцати наименований журналов, и когда вычитывал что-то любопытное, непременно рассказывал об этом  друзьям и ученикам. Для него не было плохих детей, как и различий между отличниками и слабыми учениками. И дети знали это, чувствовали добрую душу своего учителя, всегда тянулись к нему, старались подражать. Заметив  стремление и музыкальные способности одной из своих учениц, Гурьев не пожалел скопленных денег и приобрел для нее пианино. А когда после выхода на пенсию Гурьев стал бескорыстно работать в первой музыкальной школе, занятия способных учеников оплачивал сам. Свои последние годы Павел Александрович жил в доме возле городского драмтеатра. Его квартира была забита журналами, художественной литературой, уникальной коллекцией нот. Там же стоял и его рояль. Здоровье начинало слабеть, и Гурьев чаще всего оставался в квартире один. Там в 1990 году тихо и умер. Всю жизнь Павел Александрович был глубоко верующим человеком, хорошо знал все православные обряды, чтил и бережно хранил христианские заповеди. Неспроста все, что было собрано за годы жизни, он завещал Решетихинской церкви.